Подвергнув источниковедческому анализу текст приписок
к Царственной книге, Д. Н. Альшиц пришел к выводу, что перед нами результат
искажения действительности, ибо никакого боярского мятежа в марте 1553 г.
на самом деле не было, а имел место лишь тайный заговор князя
Лобанова-Ростовского, о котором стало известно лишь в 1554 г. Об этом
«мятеже», по мнению автора, не говорится ни в одном из достоверных источников,
а трое его «участников» (Н. Фуников, Д. Курлятев и Д. Палецкий) в 1554 г.
даже производили следствие по делу о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского,
хотя именно с этим деятелем их связал позднее автор летописных приписок.
Рассказ о «мятеже», по мнению Д. Н. Альщица, составлен был около
1567/68 г. и имел целью дискредитировать тех, кто к этому времени стали
политическими противниками Ивана Грозного.
В этих построениях Д. Н. Альщица есть рациональное
зерно: приписки к Царственной книге, действительно, тенденциозно излагают
события марта 1553 г., но они отнюдь не измышляют их. Прежде всего
непонятно, почему составителю приписок понадобилось сделать Алексея Адашева
сторонником кандидатуры царевича Дмитрия, а отца Этого временщика (Федора
Адашева) — защитником кандидатуры Владимира Старицкого. Если б весь
рассказ представлял сплошной вымысел, то его автор должен был бы очернить в
первую очередь самого Алексея Адашева и боярина Ивана Федорова (Челяднина), как
наиболее колоритные фигуры противников царя (для 1567/1568 гг.), а этого
он не сделал. Рассказ приписок о «мятеже» 1553 г. в целом совпадает со
сведениями о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского. Вероятнее, что связи Д.
Курлятева, Д. Ф. Палецкого и Н. Фуникова с князем С. Лобановым-Ростовским не
были столь явными, чтобы в 1554 г. они были общеизвестны. Не укладывается
и фактический состав «заговорщиков» 1553 г. в схему Д. Н. Алыщица о
попытках царя очернить его идеологических противников. Так, в частности, не
было оснований в 1567–1568 гг. для того, чтобы «клеветать» на Н. Фуникова:
ведь еще в декабре 1568 г. он был казначеем и пользовался доверием царя (казнь его относится к 1570 г.). Князь Д. Ф. Палецкий
вообще умер за десять лет до составления приписок и возводить на него «поклеп»
не было надобности. С другой стороны, ориентация Палецкого на старицких князей
весьма вероятна: ведь его сестра была замужем за В. П. Борисовым, племянницей
которого была княгиня Ефросинья Старицкая.
Д. Н. Альшиц не упоминает, что в приписках к
Царственной книге упоминается также князь И. М. Шуйский (отсутствует в рассказе
о бегстве князя С. Лобанова-Ростовского). Выдумывать измену этого князя,
умершего в почете в 1559 г., также не было необходимости. Но вот что
особенно странно — это отсутствие среди «мятежников» 1553 г.
Куракиных-Булгаковых, которые в 1554 г. были в заговоре вместе с князем С.
Лобановым-Ростовским. Ведь в 1565 г. И. Куракин вместе с заговорщиком Д.
Немым был пострижен в монахи, а в 1566 г. казнили Д. Куракина. Казалось
бы, что именно Куракины должны были остаться среди «мятежников». Этого, однако,
нет.
Итак, отрицать вероятность основного содержания
приписок к Царственной книге нет никаких оснований.
Своеобразную оценку событий 1553 г. дает И. И.
Смирнов, который считает бесспорным «высокую степень достоверности» сведений
приписки Царственной книги. Доказывается этот тезис ссылками
на крестоцеловальные записи, данные князем Владимиром Старицким в 1553 г.
и 1554 г. Однако сам факт существования подобных записей не может служить
«главным аргументом» в пользу достоверности приписок, ибо князь Владимир мог
быть приведен к присяге в 1553 г. просто в связи с болезнью Ивана IV и
крестоцелованием наследнику — царевичу Дмитрию, а в 1554 г. в связи с
рождением нового наследника — Ивана Ивановича.
Разбирая самое существо событий 1553 г., И. И.
Смирнов считает, что речь шла об организации переворота в пользу Владимира
Старицкого. В этой обстановке, по его мнению, в составе царского окружения
произошел раскол: Захарьины остались верны царю, а Алексей Адашев и Сильвестр,
не рассчитывая сохранить свое положение руководящих государственных деятелей
при малолетнем Дмитрии, примкнули к «боярам-мятежникам».
Итак, оказывается, существо дела заключалось в борьбе за власть внутри единой
группировки, которая ранее опиралась на дворянство. И- И. Смирнов не считается
с тем, что по Царственной книге Алексей Адашев выступает как сторонник царя, а
не Владимира Старицкого. По его мнению, позицию Алексея Адашева определяет не
его кресто-целование Дмитрию, а поведение его отца.
|