Антоний Поссевин явно мирволил польской стороне;
московские послы упрямились, желая выговорить себе более выгодные условия; шли
споры о титулах и словах, так что однажды иезуит разгорячился, вырвал у них из
рук бумагу, даже схватил одного из них за воротник шубы, повернул, пуговицы оборвал
на шубе и сказал: «Ступайте вон! Я с вами ничего не буду говорить!» Наконец,
после трех недель бесполезных споров, 6-го января 1582 года обе стороны
подписали перемирие на десять лет. По этому перемирию московский государь
отказался от Ливонии, уступил Полоцк и Велиж, а Баторий согласился возвратить
взятые им псковские пригороды.
По заключении мира Поссевин отправился в Москву с
давно желанной целью привести царя к соединению с Западной церковью.
В Александровской Слободе случилось между тем
потрясающее событие: в ноябре 1581 года царь Иван Васильевич в порыве
запальчивости убил железным посохом своего старшего сына, уже приобревшего под
руководством отца кровожадные привычки и подававшего надежду, что, по смерти
Ивана Васильевича, будет в его государстве совершаться то же, что совершалось
при нем. Современные источники выставляют разно причину этого события. В наших
летописях говорится, что царевич начал укорять отца за его трусость, за готовность
заключить с Баторием унизительный договор и требовал выручки Пскова; царь,
разгневавшись, ударил его так, что тот заболел и через несколько дней умер.
Согласно с этим повествует современный историк
ливонской войны Гейденштейн; он прибавляет, что в это время народ волновался и
оказывал царевичу особое перед отцом расположение, и через то отец раздражился
на сына. Антоний Поссевин (бывший через три месяца после того в Москве) слышал
об этом событии иначе: приличие того времени требовало, чтобы знатные женщины
надевали три одежды одна на другую. Царь застал свою невестку, жену Ивана,
лежащею на скамье в одной только исподной одежде, ударил ее по щеке и начал
колотить жезлом. Она была беременна и в следующую ночь выкинула. Царевич стал
укорять за то отца: «Ты, — говорил он, — отнял уже у меня двух жен,
постриг их в монастырь, хочешь отнять и третью, и уже умертвил в утробе ее
моего ребенка».
Иван за эти слова ударил сына изо всех сил жезлом в
голову. Царевич упал без чувств, заливаясь кровью. Царь
опомнился, кричал, рвал на себе волосы, вопил о помощи, звал медиков… Все было
напрасно: царевич умер на пятый день и был погребен 19 ноября в Архангельском
соборе. Царь в унынии говорил, что не хочет более царствовать, а пойдет в
монастырь: он собрал бояр, объявил им, что второй сын его Федор неспособен к
правлению, предоставлял боярам выбрать из среды своей царя.
Но бояре боялись: не испытывает ли их царь Иван
Васильевич и не перебьет ли он после и того, кого они выберут, и тех, кто будет
выбирать нового государя. Бояре умоляли Ивана Васильевича не идти в монастырь,
по крайней мере, до окончания войны. С тех пор много дней царь ужасно мучился,
не спал ночей, метался как в горячке. Наконец мало-помалу он стал
успокаиваться, начал посылать богатые милостыни по монастырям, отправлял дары и
на Восток, чтобы молились об успокоении души его сына. В это время усиленно
припоминал он погубленных и замученных им, вписывал имена их в синодики, а
когда не мог пересчитать их и припомнить по именам, писал просто: «их же ты, Господи,
веси!»
Антоний приехал в Москву три месяца спустя после
убийства царевича; он застал еще царя и весь двор в черных одеждах, с
отрощенными волосами, по придворному обычаю. Иезуиту хотелось устроить
религиозное прение о вере с царем и убедить его силой своих доводов. Но Иван не
изъявлял на то большой охоты. «Что спорить о вере, — говорил он, —
каждый свою веру хвалит. Мне уже пятьдесят первый год, воспитался я в истинной
христианской вере и переменять мне ее не годится! Придет страшный суд, и тогда
Господь рассудит: какая вера правая, наша или латинская?» — «Святой
отец, — сказал Антоний, — вовсе не хочет, чтобы ты менял древнюю
греческую веру, основанную на учении Св. отцов и постановлениях Св. соборов. Он
хочет только, чтоб ты исследовал: что есть истинного, и то утвердил в своем
царстве. Он хочет, чтобы во всем мире была одна церковь; и мы бы ходили в
греческую к вашим священникам, и ваши ходили бы к нашим».