Глава Садикова и Зимина «Внутренняя политика в 60-х —
первой половине 80-х гг. Опричнина» показывает, как медленно и трудно
происходило становление новых взглядов на опричнину, как прочно держались
историографические фантомы, принадлежавшие чудом уцелевшим в сталинской
мясорубке людям, надломленным лагерями, ссылками и террором.
Политизация истории опричнины во второй половине 30-х
гг. отнюдь не способствовала пониманию этого явления. Парадоксальность
историографической ситуации на протяжении изучаемого времени заключается в
том, что наиболее близко к пониманию опричнины как временной меры, вызванной
обстоятельствами Ливонской войны, под. ходил Виппер на заре советской власти.
Однако его общие построения относительно
государственного строя и «изобретателя» опричной политики дискредитировали и то
зерно истины, которое содержала его книга. Отказ от випперовской концепции
опричнины был обусловлен неприятием его монархических представлений и
апологетики Грозного.
Коренной пересмотр русской внешней политики,
предпринятый на протяжении 1937—1939 гг.,— превращение всех войн эпохи Грозного
в оборонительные, а присоединение народов к Русскому государству — в «наименьшее
зло» для них — также подорвал его теорию. Дальнейшее развитие науки пошло по
пути «государственников», глава которых — С. Ф. Платонов — погиб в ссылке. Его
идеи, оплодотворенные випперовскими похвалами Грозному и согретые поддержкой
генсека, стали базой не только для научно-пропагандистской, но и научной
литературы.
Исследовались последствия опричнины, конкретизировался
ход, но о ее причинах и сущности осмеливался в 40-е гг. писать лишь С. Б.
Веселовский.
Было бы неверным зачеркивать все достижения советской
исторической науки изучаемых десятилетий. На протяжении 20-х — первой половины
50-х гг. были введены в научный оборот новые источники — «записки» иностранцев,
акты и делопроизводственные материалы монастырских архивов, синодики и т. д.
Расширилась сфера интересов и рамки научных изысканий. Поиски смысла опричнины
обрели конкретность и жизненность.
Судьбы палачей и жертв, их социальный состав — все это
помогло пролить новый свет на «прогрессивное войско опричников» и направленность
их карательных мероприятий, на земельную и финансовую политику опричного
времени. Все это подготовило возможности для нового понимания опричнины в 60-е
гг.
Уроки трагических 30—50-х гг. нашего столетия не
только в конформизме, на который осознанно, а иногда и неосознанно шли наши
старшие коллеги (чью традицию унаследовали и мы), но в необходимости особого
внимания к понятийному аппарату.
Неопределенность терминов, не наполненных конкретным
содержанием, не соотнесенных с другими явлениями социальной и политической
жизни России, с аналогичными в других странах Европы и Азии,— большое
препятствие для объективной оценки такого сложного и противоречивого этапа в
истории, как опричнина.
Статья не претендует на исчерпывающее решение поднятых
в ней вопросов. Ее цель — лишь привлечь внимание специалистов к проблеме
дефиниций, выработке такого понятийного аппарата, который бы соответствовал
конкретике русского исторического процесса, к необходимости комплексного
исследования источников. Обзор историографии 20-х — середины 50-х гг. показал
пагубность заблуждений историков для развития всей отечественной культуры.
Печальные и трагические судьбы науки об опричнине в
эти годы должны стать уроком мужества, который преподал С. Б. Веселовский, для
новых поколений ученых.
|