Четко и, несомненно, негодующе характеризует он класс
феодалов, мурз, имея при этом, конечно, на прицеле своих отечественных
феодалов: «Мурзы проживают в своих деревнях и живут на подати, собираемые со
своих подданных. Простые татары — не что иное, как вассалы этих мурз».
Отношения феодалов между собой, к ханской власти, к отдельным конкретным ханам,
отношение ханов к турецкому правительству, — все эти внутриклассовые
взаимоотношения правящего феодализма он трактует со всегдашней тонкой завуалированной
иронией.
Ту же насмешливость проявляет он и в отношении
религии, как это полагалось его просвещенно-вольтерьянствующей эпохе. «В
татарских школах объясняется коран и преподаются другие менее важные
науки», — острит он, адресуя эту стрелу, конечно, не столько
мусульманской, сколько религиозной школе вообще. Не забудем, что сам Тунманн,
как королевский прусский профессор, состоял под началом игравшего в
прогрессивную просвещенность Фридриха Великого.
Часто проявляется у автора тенденция идеализировать a
la Жан-Жак Руссо чужие, культурно ниже стоящие народы. Характеризуя крымских
татар, ногайцев, черкесов и т. д., он всех их находит и приветливыми, и
гостеприимными, и мужественными, и честными, и благородными, и добродушными, и
любящими справедливость, и обладающими живым и восприимчивым умом, и т. д.
При этом он, конечно, совсем ее считает нужным эти
ходячие добродетели как-то классово дифференцировать. При такой огульной
идеализирующей схеме трудно, конечно, избегнуть комического. «У буджакских
ногайцев, — говорит он, например, — важнейшим средством пропитания
служит грабеж и добыча. Больше всего они грабят молдаван… Вообще же они честны,
добродушны, гостеприимны и мужественны». Только одним армянам от Тунманна
достается [11] почему-то беспощадно: «Они ленивы, нечестны, грязны и невежественны».
Буржуазно-либеральные поползновения автора не могли
быть, конечно, во всем последовательны. Описывая Крымское ханство в годы
величайшего нажима на него со стороны захватнической политики правительства
Екатерины II, автор должен был занять какую-то позицию в этом вопросе, стать на
ту или другую сторону.
Несмотря на свой либерализм, он не увидел величайшего
насилия и издевательства российской дворянской монархии над трудящимися Крыма
и, видимо, оказался в плену у той либерально-просветительной мистификации, которой
Екатерина II перед лицом просвещенной Европы умела прикрыть свою захватническую
политику и которая напустила розового тумана и не на такие умы, как Тунманн. Он
определенно стоит на стороне захватницы, он иногда повторяет те измышления,
которые она пускала в ход для оправдания своей завоевательной агрессии. Он
формулирует результат Кучук-Кайнарджийского мира так:
«Русские отняли у этого государства (Крымского
ханства) большие территории и даже утвердились в Крыму. За то
они покончили с османской верховной властью и восстановили для государства
давно утраченную им независимость».
Это явный перепев оправдательных концепций
екатерининского правительства.
Он неоднократно повторяет российскую версию о том, что
ногайцы, кочевавшие в материковой части ханства, в 1770 г. (в начале
русско-турецкой войны) «сами» подчинились царской власти и «добровольно»
переселились на Кубань. Это опять перепев тех же концепций. Вся Европа льстила
Екатерине II, превозносила ее и побаивалась. У Тунманна были для этого, может
быть, и свои соображения.
|